Кишинев, Молдова
Тамара Коблик – высокая стройная женщина с тонкими короткими волосами и изящными чертами. Ее движения быстрые, и у нее тонкий язычок. У нее великолепная память, и ее истории полны интересных деталей. Несмотря на то, что ей недавно удалили раковую опухоль, она выглядит прекрасно. И только намного позднее можно заметить, что ее физическое состояние значительно хуже ее душевной энергии, которой ее наделила природа. Тамара устает и бледнеет. Она кашляет, но не хочет прекращать свою историю. Тамара живет со своим мужем в трехкомнатной квартире в пятиэтажном доме в живописном районе Кишинева, на берегу искусственного озера, любимом месте горожан. Муж Тамары – Моня – умный и воспитанный человек, гостеприимный хозяин и преданный муж. У него тоже недавно была операция, но никто из них не создает впечатление больного человека. Их комфортабельная квартира обставлена со вкусом и это, конечно, заслуга хозяйки: милая мебель в зале, множество книг на полках, прекрасный фарфоровый набор и красивый ковер с тусклыми цветами. В глаза бросается серебряная менора, стоящая на тумбе. Тамара гостеприимная и творческая личность: она предложила ассортимент джемов, которые она сделала своими руками. Та баночка из белой сладкой вишни с лимонной кожурой великолепна.
Информация об интервью
Рассказчик: Тамара Коблик
Интервьюер: Наталья Фомина
Дата интервью: Июнь 2004
Место: Кишинев, Молдова
Моё семейное происхождение
Я никогда не видела моих бабушку и дедушку по папиной линии. Мой дедушка по отцу Гедалий Подрядчик жил в Сороках [согласно переписи 1897 года там жило 15,351 резидентов и 8,783 из них были евреи. В 1910 там была синагога и 16 молитвенных домов.] в Бессарабии [1]. Я не знаю как мой дедушка зарабатывал на жизнь, но он хорошо обеспечивал семью. Мать моего отца умерла в 1915, когда ему было 11-12 лет. Я даже не знаю как её зовут. Мой дедушка еще раз женился. Мачеха не любила своих пасынков. Я не знаю сколько у неё их было. Я только знаю, что у моего отца есть брат. Он жил со своей семьёй в Сороках. Я помню, что у моего отца и его брата был конфликт по поводу старого и нового домов. Это должно быть было по поводу собственности моего дедушки. У нас были бумаги на эти дома, когда нас эвакуировали во время Великой Отечественной войны [2], я хорошо помню папку. После войны мама ездила в Сороки. Дома были разрушены. У меня нет информации о том, что случилось с семьей брата отца. Мой дедушка по отцовской линии – Гедалий – умер в начале 1930х. Мама сказала мне, что мой отец хотел назвать их сына, который потом родился, в честь моего дедушки.
Мой отец Элий Подрядчик родился в Сороках в 1903 году. Папа был одаренным и учился на отлично; семья могла позволить себе оплату его обучения. Он хотел стать фармацевтом, но после того как его мать умерла [ему было 12] его послали изучать швейный бизнес. Он остался жить с отцом на некоторое время, но его мачеха была такой ведьмой, что она брала с него деньги за то, что стирала его вещи. Когда он чуть-чуть подрос, он переехал во Флорешты. Немного позднее он открыл свой собственный швейный магазин. Во Флорештах он встретил мою мать.
Родители моей матери жили в Резине [город в провинции Бессарабии, Оргеевский район, согласно переписи 1897 года 3,652 резидента проживали в Резине, 3,182 из них были евреями]. Люди называли моего дедушку по маминой линии ‘David fin Kishinev’, Дэвид из Кишинёва на Идише. Мне кажется мой дедушка переехал в Резину после еврейского погрома 1903 [3]. Мой дедушка женился на моей бабушке, когда ему было далеко за 40. У него было шестеро детей от первого брака: Лейб, Берл, Хаим, Лейка, Рива и Голда. Мне кажется второй брак моего дедушки был заранее запланирован. Мой дедушка был порядочным человеком. У него был сапожный магазин. У него и бабушки Шуры родилось ещё пятеро детей. Дедушка Дэвид Тростянетский умер в 1920. Он подхватил простуду во время церемонии обрезания его первого внука, сына Лейба – Итцыка-Мойше. Мой дедушка Дэвид был похоронен в Резине. Моя мать ездила туда каждый год, как мы говорим, на ‘keyveres’ [могилы на идише], до конца своей жизни
Я помню немного свою бабушку по маминой линии – Шуру Тростьяневскую. Она приехала из Резины. Я не помню ее девичью фамилию, но я помню, что имя ее мамы было Тема. Бабушка Шура вышла замуж, когда она была очень молода. Сестра моей бабушки Эниа вышла замуж за старшего сына моего дедушки Дэвида – Лейба. Отец и сын женились на двух сестрах. Однако, Лейбу и Ане потребовалось некоторое время, чтобы получить разрешение на женитьбу. Они посетили несколько Рабинов пока один из них не решил, что они не были слишком близкими родственниками для брака. Он только сказал им, что их преемники не могли иметь отношений такого рода, так как это было бы кровосмешением. Когда мой дедушка умер, его и бабушкины дети были еще очень маленькими. Кейле, старшенькой, было только 14, моей маме 12 и Исааку, младшенькому, 8. Они ходили с родственниками, что было обычной практикой среди еврейских семей. После того как мой дедушка умер, бабушка начала печь пятничный хлеб для еврейских семей в Резине и получила большое уважение среди еврейских домохозяек того времени в Резине. Я помню как я посещала с мамой и со своей сестрой Шейвой мою бабушку в Резине. Бабушка Шура была низкой и симпатичной – моя мама была очень похожа на нее. Было множество маленьких детей, которые постоянно окружали ее. Я никогда не забуду как моя бабушка сказала: «Подойди сюда, я сделаю ‘supa de legume’ для тебя». Эта фраза содержала в себе столько магии для меня пока я недавно не узнала, что это означает «овощной суп» на румынском. Но звучало так красиво!
Сводный брат моей матери Лейб, который женился на сестре моей бабушки Эни и был дядей моей матери, имел 8 детей: сыновей Итцык-Мойше и Яшу и дочерей – Бейлу, Хаику, Сосиу, Гитл, Песю и Тамару. Лейб был сапожником. У него был сапожный магазин, где он делал на заказ обувь. Его старший сын Итцык-Мойше работал вместе с ним. У Лейба были постоянные клиенты: обеспеченные и уважаемые люди в Резине. Семья Лейба жила в милом двухэтажном доме. У них была ‘casa mare’[ самая большая комната в доме]. Старшая дочка Лейба Тамара и ее сестра Песя делали красивых кукол. Они купили голову кукол, делали им тела и симпатичные наряды. Сестры были не замужем до войны. Оба сына моего дяди Лейба служили в Советской армии во время Великой Отечественной войны. Дочери и их отец жили в гетто в Рыбнице. После войны они вернулись в свой дом в Резине.
Сводные братья моей матери Берл и Хаим переехали в Палестину еще до того как я родилась. Все, что я помню это письма от них и что-то об имуществе. Дядя Берл считался богатым. Моя мама, папа, Шейва и я сфотографировались, чтобы отослать ему нашу фотографию в Палестину.
Теперь о Лейке. Лейка вышла замуж за Дэвида Портного. Они жили в Киперченах. Ее муж был пекарем. У неё было пятеро детей: Дора, Песя, Гитл, Ривка, Тсилия. Тётя Лейка и её семья были эвакуированы в Центральную Азию во время войны. После войны они вернулись в Молдавию.
В 1918 году, когда Бессарабия была присоединена к Румынии, сводная сестра моей матери Ривка навещала Рыбницы. Когда Резины стала Румынией и Рыбница Советским Союзом, она не смогла вернуться в Резину. Она осталась в Рыбнице, где она вышла замуж за Фишла Кушнира. Он был сапожником. Ривка тоже была сапожником. У них были сыновья Дэвид и Фима и дочь Гения. Мы не видели ее до 1941. В 1940, когда Бессарабия была присоединена к СССР, мы так и не смогли встретиться, а потом началась война. Её старший сын Дэвид был на фронте, когда его повысили до ранга офицера. Рива и её семья жили в гетто в Рыбнице. Все они выжили. Тётя Рива умерла в Рыбнице в 1970х. Её дети жили в Черновцах.
Сводная сестра моей матери Голда была душевно больной. Она жила с бабушкой Шурой, и я немного боялась её.
Сестра моей матери Эйдл вышла замуж и переехала в Бельцы. Фамилия её семьи была Прист. Во время войны и эвакуации её оба ребенка были заживо сожжены вместе с вагоном, когда в поезд попала бомба. Она приехала в Центральную Азию, где обнаружила, что её старшая дочь Рита пережила воздушные атаки и была доставлена в детский дом, где дети попрошайничали на улицах и на железнодорожных станциях. Тётя Эйдл нашла её там. Рита сказала, что Эйдл подошла к ней, подняла платье, увидела родимое пятно и сказала: «Ты моя дочь». Она привела её в место, где она жила. У Риты были ожоги до конца жизни и она была хромой – война… После войны они переехали в Рыбницы. Позже Рита вышла замуж, переехала в Тирасполь, и моя мать туда переехала, чтобы жить с нею. Рита проучилась несколько классов в школе и зарабатывала на жизнь шитьем. Она была очень хорошей домохозяйкой. Она была открытым и добрым человеком. Её семья была бедной. Тётя Эйдл умерла в Тирасполе в 1980х. Я была на её похоронах. Там была я и сестра моей матери Соня. Конечно, если бы сестра Эйдл была бы богатой, то все было бы по-другому… Я накопила деньги и установила надгробный камень на её могилу.
Сестра моей матери Соня, рождённая в 1910, вышла замуж за Гришу Гандельмана из Тирасполя. Он был жестянщиком. Они жили в Оргееве. Во время Великой Отечественной войны он был отправлен на рабочий фронт на Урал, так как жителей Бессарабии не брали в армию [Советская власть не доверяла бывшим румынским жителям]. Во время войны моя тётя была с нами в Махачкале и в Бухаре сначала, но потом она переехала к своему мужу на Урал, где он работал в шахте. Её дочь Маня родилась там. После войны они вернулись в Оргеев.
Младший брат моей матери Исаак родился в 1912. Он работал парикмахером. У него была жена и двое детей: Давид и Гения. Его жена Лиза была красивой пухлой женщиной, очень веселой и радостной. Исаак был принят в Советскую армию в 1941. Его жена и двое детей были эвакуированы с семьёй Лизы. Дядя Исаак добрался до Берлина со своим войском и был ранен дважды. После войны они вернулись в Оргеев. У дяди Исаака были черные волосы и серая полоска там, где прошла пуля. Он был симпатичным, всегда дружелюбным, весёлым и глубоко любимым в Оргееве.
Моя мать Бэйла Подрядчик родилась в Резине в 1907. Она была второй дочерью от второго брака моего дедушки. Маме было всего 12 лет, когда мой дедушка умер, и её ‘feter’ [дядя на Идише], он должно быть был братом моего дедушки, забрал её к себе во Флорешты. Дядя обучил её бизнесу портного. Он сказал: «Ты будешь работать на меня, а я накоплю на твоё преданное». Она была бедным родственником и должна была таскать воду в дом в период с 13 до 20 лет. Она была полна здоровья и очень привлекательной. Мальчики заглядывались на неё и приставали. Однажды один из них спросил её: «Сколько вёдер воды нужно принести, чтобы стать портным?». Мама посмотрела на него и ответила: «Столько сколько предназначено ему принести». Другой шутник пытавшийся сострить сказал еще большую глупость: «Я лучше слягу с тобой чем с тифом». Маму это очень задело, но она сдержала слёзы и ответила: «Нет, я бы выбрала тиф». Мамина первая любовь была в Резине. Его звали Ехил Спивак. Он ответил ей взаимностью, но он был единственным сыном в богатой семье. Он был испорченным и, между делом, его родители не одобряли его связь с моей мамой.
Моя мать встретила моего отца во Флорештах в возрасте 20 лет. Он влюбился в неё сразу же — так она была хороша. Они начали встречаться. Из того, что мне мать рассказывала, они ходили пешком до соседней деревни Маркулешты, в трех километрах от Флорешт. Мама любила танцевать и долгие прогулки. Когда папа сделал предложение, у нее было только 17 000 леев приданного, когда стандартная сумма приданного была 20 тысяч. Папа сказал: «Я добавлю оставшуюся сумму, чтобы люди не могли сказать, что твое преданное меньше чем ожидается от девушки». Они поженились в 1929. Папа арендовал магазин у Петру Туркана. владельца гостиницы во Флорештах. Он был молдаванином. Мама и папа жили в комнате в этом магазине. Моя старшая сестра родилась в 1930. Мама рассказывала, что когда она через год приехала в Резину, она столкнулась с Эхилем. У него в глазах было столько боли, когда он смотрел на нее: «Лучше бы у Кейлы был этот ребенок». Сестра мамы Кейла ещё не имела детей. Мама любила его всю свою жизнь. Она не любила отца.
Через два или три года зимой у мамы родился сын. Было множество снега и постоянная метель. Бабушка Шура даже не могла увидеть маму. Мама хотела назвать мальчика Давидом в честь своего отца, но папа хотел назвать его Гедалий как его отца. Он сказал: «Твоя мать даже не пришла на рождение ребёнка – мы должны назвать его в честь моего отца». В ту ночь ей приснился сон: мужчина в капюшоне, очень высокий мужчина, зашел в комнату, схватил её и начал душить. Мама закричала на Идише: «Не души меня, я выберу имя для ребёнка». На следующий день ребёнок заболел и умер. Вот что мне рассказала мама.
Взросление
Я родилась в 1935. Меня назвали Тамарою. У дяди Лейба была дочь, её также звали и она была намного старше меня. Нет никого в живых, кого можно было бы спросить, но я думаю, что нас назвали в честь нашей прабабушки по материнской линии – Тема.
Мы жили в самом центре Флорешт. У нас было две комнаты: папин магазин был в одной комнате – у него было пять или шесть подчиненных, и его клиенты навещали его в его комнате. Папа шил мужскую одежду. Его подчинённые были молодые еврейские женщины и мужчины. Мы говорили дома на Идише, а с соседями на молдавском. Там были швейные машины и огромные утюги, работающие на угле. Также в его комнате была плита. Она работала на шелухе. Помню коробку наполненную шелухой. У нас была переносная стальная печь на четырёх ножках, где мама готовила нашу еду. Мама запекала куриную печень на углях. По еврейским традициям кровь должна быть отделена от мяса, и мама запекала на масляной бумаге. Мы точно следовали кашруту. Там была дверь в большую комнату в углу. Вообще, там было две двери для лучшего прогревания комнат. Там было небольшое пространство между дверьми. Я помню, как мама пекла печенья на Шабат, я воровала несколько штук и ела их в этом пространстве, чтобы мама не заметила. Была еще одна большая комната, наша спальня. Там была кровать моих родителей, моя кровать, но я не помню, где спала моя старшая сестра, наверняка на маленьком диванчике.
На противоположной стороне улицы было два магазина: один был фабричным магазином, владельцем которого был Дорфман, еврей. Рядом с ним была гостиница, владельцем которого был наш лендлорд Туркан. По соседству с гостиницей на одной стороне был дом фотографа, на другой — дом Иваники. Я не могу вспомнить была ли это её фамилия или её мужа звали Иван, но я очень хорошо помню их красивый большой сад. Я любила проводить там время. Мама говорила, что я была превосходным ребёнком, и все соседи меня любили. Мама рассказала мне как дочери Перу Туркана научили меня ходить, это было осенью. Одна девочка держала виноград дразня меня, а другая поддерживала меня сзади. В какой-то момент она меня отпустила, и я сама пошла. Они побежали к маме и сказали: «Ваша Тамара пошла» — «Как пошла? Этого не может быть!». Мама выбежала на улицу, чтобы посмотреть, и они показали ей еще раз. Затем мой отец вернулся домой, и мы снова пошли. Ну, я тогда ела много винограда.
Я была активным ребёнком. Однажды я наткнулась своей щекой на горячий утюг. У меня был большой ожег. Зимой было холодно. Мама завернула меня в тёплую одежду и разрешила стоять перед входной дверью, чтобы подышать свежим воздухом. Шеф полиции проходил мимо. Увидев мою красную щёку он подошёл к матери и спросил: «Что случилось с Вашей милой девочкой? Что произошло у неё с щекой?». Мама с гордостью потом рассказывала эту историю: сам полковник, шеф полиции пришёл, чтобы узнать о её дочери.
В Шабат папина комната превращалась в приятное место. Швейные машины были накрыты белой тканью. Мама накрывала стол белой красивой тканью. Шабат и остальные еврейские праздники отмечались в этой комнате. Папа ходил в синагогу на Шабат. Когда он возвращался, у нас был праздничный ужин. Мама всегда зажигала две свечи. Она также накрывала свою голову белой шалью и молилась.
Я хорошо помню Песах. Всё было начищено и проверено на хамец. Вся ежедневная посуда была убрана в коробку, и большую коробку с шикарной посудой вытаскивали. Я помню маленькие бокалы с миниатюрными ручками. На Песах мама делала пудинг по своему рецепту, к куриному жиру добавляла куриную печень. Я плохо помню первый седер: мы были наряжены и сидели за столом. Папа сидел за коротким концом стола, рассказывая об исходе евреев из Египта. Свечи горели, и бокал вина стоял на столе для Элии Пророка. Дверь оставляют наполовину открытой для него, чтобы он мог зайти. Я не могу вспомнить как я спрашивала папу четыре вопроса, наверняка, Шейва делала это будучи старше меня.
Я совсем не помню Суккот. На Симхат-Тора мы, дети, носили маленькие флажки с яблоками на них. Мальчики играли с орехами и доской, орехи ударялись об другие орехи на земле. Победитель был тот, который больше всего ударит орехов.
На Хануку мы играли с волчком. Также помню деньги на Хануку. Моя сестра и я получали монетки, и я гордилась тем, что у меня были свои деньги. Затем Шейва настояла на том, чтобы мы разменяли монетки на более мелкие. О, как я была разочарована, когда Шейфа получила больше монет чем я! Как я рыдала, когда вернулась домой! Как мне было больно! Теперь я всегда даю своим внукам одинаковое количество монет.
Мама делала хоменташ на Пурим. Мы посылали яства (мишлоах манот) нашим соседям, и наши соседи нам их тоже приносили. Наши родственники из Резины также присылали нам яства. В последний Пурим перед Великой Отечественной войной (1941), мы получили свёрток от дяди Лейба и бабушки Шуры с апельсинами, оменташенами и кружевом ручной работы для мамы, меня и сестры. Мама сделала нам платья и ночные сорочки. У меня было кружево с одним ободом, у мамы с тройным, у Шейвы с двойным. Пурим был весёлым и шумным праздником. Мальчики бегали с погремушками – грегорами. Я также помню как ученики папы делали для нас спектакль один раз. Мама не хотела пускать их к нам, потому что я была тогда очень маленькой, но моя сестра и я уговорили её. Они были весёлой компашкой в масках и меховых куртках одетых верх ногами. Я расплакалась и не могла успокоиться пока они не сняли свои маски, и я увидела знакомые лица. Затем я присоединилась к их пению и танцам.
Ещё одного яркое воспоминание из детства. Мамина племянница – Гитл, дочь сводной сестры Лейки, выходила замуж в Киперчинах в середине зимы. Гололедица на дорогах, но мои родители решили поехать на свадьбу – они просто не могли пропустить её. Шейва и я поехали с ними. Также семья маминой кузины Ройтман поехала с нами. Они тоже жили во Флорештах. Мы потерялись по дороге. Молдавский водитель пошёл вперёд, чтобы попытаться найти дорогу. И они скорее всего решили напугать немного этих «Jidani» [унизительный термин, обозначающий евреев в Румынии]. Они вывернули свои куртки и «напали» из сугроба. Однако, кто-то из нашей компании уже знал этот трюк, и мы знатно повеселились вместо испуга. Это стоило больших усилий добраться до Оргерёва и от туда до Киперчен. Мы опоздали на 24 часа и приехали на второй день после свадьбы. Нам подали немного вина, закусок и воды, когда я вдруг расплакалась: «Мама, это не газированная вода, а простая». Все были в замешательстве.
В 1940 году Советская власть была установлена. В то время папа проходил учения в Румынской армии. Мама одевала нас с Шейлой очень красиво, и каждый день мы встречали папу на вокзале. Когда он возвращался, он говорил маме, что Румынское командование докладывало им: «Не беспокойтесь, мы вернёмся обратно через год». У папы было образование, и ему предложили место директора центра внутренний дел. Мама превратила магазин в милый зал: она украсила комнату коврами и хорошими шторами. Наши соседи пришли посмотреть на это, и жена владельца фабрили сказала: «Дом Бэйлы намного красивее моего». В 1941 году мне исполнилось 6, и я настояла на том, чтобы меня отправили в садик при школе. Шейва училась в школе, и я ужасно завидовала. Я не могла дождаться пока я пойду в школу.
Во время войны
Летом началась война. Папа, мама, Шейва и я эвакуировались. У нас с собой были сумки с вещами, и мы поехали на грузовом поезде. Когда мы пересекали Днестр, началась воздушная атака. Я очень хорошо помню, как управляющий поездом пытался маневрировать: вперед-назад, вперед-назад… Мама накрыла нас с Шейвой пледами. Было светло, хотя был уже вечер. Мы приехали в Рыбницу на противоположный берег. Мама сказала, что её сестра Рива живет там, она не видела ее с 1918, но поезд прошёл мимо. Мы приехали в Краснодар. Оттуда мы попали в колхоз [4]. Мамина племянница Женя и её дочь Дора были с нами, я не помню, когда они к нам присоединились. Красивая молодая русская женщина, чей муж лейтенант, принял нас у себя в доме. У неё не было детей. Мама пошла работать на поле. В первый день она сожгла свои руки на солнце, и они были покрыты волдырями. У неё было платье с короткими рукавами. Папа пошёл работать пастухом. Я гуляла по деревне и искала маму. Некоторые водители подбрасывали меня, и потом я могла вернуться домой, если чувствовала, что хочу прокатиться. Я была милая и пухленькая, и все меня любили. Я также помню как наша домовладелица топила котят в ведре с водой. Я не помню плакала я или нет, но я не могла забыть этого. Шейва училась в школе. У неё была топографическая карта, где она отмечала фронт.
Через несколько месяцев немцы достигли Краснодарского края [Российское административное деление]. Председатель колхоза сказал нам: «Вы должны покинуть это место, немцы очень близко, а вы евреи». Они дали нам вагоны и мы поехали в Краснодар. Оттуда мы взяли грузовой вагон в Махачкалу. Мы должны были пересечь Каспийское море, чтобы добраться до Красноводска. Были толпы людей. Нас расположили в хостелах, где мы встретили мамину сестру Соню Гандельман и её дочь Хаю. В одну ночь солдат пришёл проверить наши документы. Они забрали папу с собой. Позже мама узнала, что его взяли за дезертирство: он должен был получить соответствующее разрешение в Краснодаре.
К тому времени мы переместились в другой хостел, так как там, где мы остановились ранее было перенаселено. Шейву и Хаю забрали в другой хостел, а меня оставили смотреть за нашими вещами. Мама и тётя Соня перемещали наш багаж в другой хостел. Я помню коридор: там была старая женщина, лежащая на лестнице, другие люди и я смотревшая за вещами. Мужчина подошёл ко мне и сказал на идише: «Мама послала меня забрать ваш багаж». Я сказала: «Отойди!». Он забрал две сумки, отдал одну своему компаньону. И они ушли. Когда мама вернулась, я уже поняла, что случилось и побежала к ней: «Мама, ты отправила кого-то за нашими вещами?» — «Я нет». Мама начала кричать и плакать. В этих сумках были наши тёплые вещи. Пришёл милиционер, мама пошла с ним в его офис и написала список украденных вещей. Мама и Соня плакали всю ночь напролёт. На следующий день она пошла в офис милиционера. Они проводили её в большую комнату, где было куча вещей. «Возьмите свои отсюда». Она нашла там наши вещи. Милиционер преследовал этих воров некоторое время. Однако, наши документы пропали. Для меня выпустили новое свидетельство о рождении, но они указали, что я родилась в 1933 вместо 1935.
Мама сказала, что мы не покинем Махачкалу пока не узнаем, что случилось с папой. Тётя Соня и она сняли комнату, и мама вернулась к работе, чтобы нас содержать. Мы остались там на 5-6 месяцев. Мама пыталась разузнать, что случилось с папой. Позже ей сообщили, что он находится под следствием как «враг народа» [5]. Папа ожидал решения военного трибунала. Маме удалось пройти в здание суда. Когда папа выходила из здания, ему удалось сказать на идише: «Позаботься о детях. Со мной покончено». Он отдал свои часы и немного денег, которые у него были с собой и попал под заключение на 8 лет, но я не знаю должен ли он был находиться в заключении в тюрьме или в лагере. Его отправили в Нижний Тагил. Это был последний раз, когда мы видели папу.
Мама и тётя Соня работали на фабрике. Становилось холоднее. Шейва заболела пневмонией. Ей было 12 лет и она умерла. Махачкала был ужасающий город. Я потеряла там своего отца и свою старшую сестру. Два года спустя дочь Сони Хайя заболела и тоже умерла. Позже мама узнала, что климат в Махачкале был особенно опасен для детей: около тысячи эвакуированных детей были похоронены за короткое время. Какие-то люди сказали моей матери: «Если у тебя есть дети, ты должна покинуть этот город». Мама, тётя Соня и я направились в Баку [Азербайджан], чтобы оттуда перебраться в Красноводск. В Баку было тысячи эвакуированных людей. Повсюду в окрестностях порта Баку были люди, словно мы были на большом пляже в Одессе. Однажды ночью во время атаки с воздуха были включены прожекторы, чтобы ослепить пилотов. Стало так ясно как днём. Мы закопали себя в песке, так мы были напуганы. Я больше никогда в жизни не видела ничего подобного. Была осень, но было ужасно жарко. Мама взяла свои свадебные часы и некоторые другие вещи и она и тётя Соня пошли в город, чтобы обменять их на еду. Мама пришла в магазин часов, где часовщик сказал ей: «Ваши часы нужно починить. Вернитесь завтра». Когда мама вернулась, этот человек сделал вид, что никогда её не видел. Так они забрали её часы. Однако, маме удалось продать красивый молдавский ковёр за сто рублей и три буханки хлеба. Воду было сложно достать: мама отправляла меня в соседние дома, где они отливали мне немного воды и я платила им. Наконец, мы попали на корабль до Красноводска. От туда мы направились в Бухару, где брат Сониного мужа Мойша Гандельман, его жена Фаня и их сын Бума жили в эвакуации.
Мы туда добрались на поезде, но я не помню этот путь. В Бухаре мы расположились рядом с Гандельмансами. Мойша был жестянщиком, Фаня домохозяйкой. Моя мама пошла на работу на фабрику трикотажных изделий. Мы жили в маленькой комнате, которую мы сняли у узбекской семьи. Кровать была на кирпичах, была коробка наполненная сушенными абрикосами и маленький столик на шатающихся ножках. Там была ниша в стене в которой мы хранили свои вещи. Мама не отправила меня в школу: я должна была следить за нашими вещами, ноя думаю мама боялась отпускать меня после потери её мужа и дочери. Я была её единственным сокровищем. Я регулярно навещала Гандельмансов. Фаня давала Буме хлеб с маслом, уговаривая его: «Съешь ещё один кусочек за папу, один за маму». Как только кто-то звал Фаню, я хватала кусочек и сохраняла на попозже. Я была очень маленькой, мне было сложно оставаться одной и я просила маму приносить мне яркие кусочки ткани, чтобы я могла играть с ними. Она решила принести мне манжет со свитера. Она спрятала его на своём запястье – работники носили длинные марлевые рукава, чтобы защитить свои руки от жары. Маму поймали на контрольном пункте. Ей сказали прийти и увидится с её боссом следующим утром. Мама пришла домой в слезах. Она и тётя Соня начали сортировать мои вещи. Мама боялась, что её могут арестовать и хотела, чтобы всё было готово для того, чтобы я могла остаться с тётей Соней. Она не надеялась на то, что ей сохранят свободу. Однако, на следующий день она вернулась домой. Её не арестовали, но она потеряла работу. Она отправилась работать портным. Она была хороша в пошиве брюк. Она помогала отцу когда-то. Я не помню никаких еврейских традиций в Бухаре. Я ни разу не видела мацу там. Не могу сказать постилась ли моя мать в Йом-Киппур. Мы всё время голодали.
Я оставалась одна в комнате. Я развлекала себя перемещением «мебели»: я ставила коробку с сушёными абрикосами туда где был «стол», а «стол» ставила в центр комнаты. Нашими соседями были еврейские семьи из Минска, был один еврей с бывшей территории Польши [аннексия Восточной Польши] [6], там было много евреев. Они навещали меня: «Как ты расставила мебель в этот раз?». Тётя Соня переехала к своему мужу на Урал. Мы ничего не слышали от папы. У мамы была желтоватая бумага со словом Нижний Тагил: это был единственный документ связанный с отцом. Мама работала в магазине несколько лет. Мне было 9 лет (12 по моему новому свидетельству о рождении), и я попросила маму отправить меня в школу. В сентябре 1944 я пошла в первый класс русской школы для девочек. Я хорошо училась. Я помню свою первую учительницу Валентину Сергеевну: она была пухленькая, очень добрая и милая. Хотя мне было 9 лет, но я была очень маленькая, мама даже думала, что я могу быть лилипутом.
Весной 1944 Советские войска начали освобождать Бессарабию. В Бухаре было множество евреев из Бессарабии. Из Резины было отправлено письмо, подписанное главой паспортного стола Тамарой Тростьяневской, дочерью маминого брата Лейба. Мама написала Тамаре. В ответном письме Тамара написала, что Лейб и его семья, бабушка с семьёй Кейлы и Голда были в гетто в Рыбнице. В конце 1941 года бабушка, Голда и семья Кейлы переехали в Приднестровье [7] наряду с другой группой еврейских заключённых. По дороге туда, в Гвоздавке [Одесский район], их застрелили – около 500 людей были похоронены там. Дядя Лейб и его дети остались в Рыбнице и выжили. Тамара написала, что она пришлёт нам разрешение, чтобы вернуться в Кишинёв как только он будет освобождён. Когда мама услышала, что Кишинёв освобождён, она сказала: «Они выслали нам разрешение». Это была правда – мы получили его через две недели. В этот раз евреи из Бессарабии, большинство из них были докторами, организовали два железнодорожных вагона, чтобы доставить нас обратно домой. Мама договорилась с ними о том, чтобы мы тоже с ними поехали. Это были грузовые вагоны, которые присоединялись к множеству локомотивов по дороге на Запад.
По дороге кто-то упомянул, что это было хорошей идеей купить соль из Центральной Азии и продать её дороже в Харькове. Мама купила ведро соли. Когда мы подъезжали к Украине, мама и другие пассажиры вышли из поезда, чтобы получить карточки на еду по которым мы могли получить хлеб и другую еду на железнодорожном вокзале. Они пропустили поезд. Можете ли Вы представить ужас моей матери, когда она поняла, что я единственная кто у неё есть на всей земле? Два дня спустя мы приехали в Харьков. Люди продавали соль и кто-то обратился ко мне: «Тамара, у тебя есть соль?». Они мне помогли продать соль. Наш поезд остановился на грузовой станции и мама и её компаньоны нашли меня там. Она перешла через пешеходный мост над железной дорогой, там было тысячи выгонов, и мама пыталась найти меня. Каким-то образом она сказала своему компаньону: «Я найду свою Тамару тут». И она увидела меня, когда я выходила из вагона. Она побежала в мою сторону. Кто-то сказал: «Тамара, смотри кто здесь». Это была моя мама!
Мы, наконец, приехали в Кишинёв. Там был санитарный пункт осмотра в непосредственной близости от железнодорожной станции. Мы отдали свою одежду на дезинфекцию и получили кусочек каменноугольного мыла. Мы очистились от всех вшей: мы провели в грузовом вагоне больше двух недель, и у мамы и у меня были тонкие длинные волосы. Кишинёв был разрушен: ни трамваев, ни машин, мы могли только передвигаться на «caruta» [Румынское слово означающее карету]. Мама поехала на рынок, чтобы найти как добраться в Резину. Один мужчина, начальник птицефабрики в Резине, согласился нас подвести в Резину. Мы ехали через Орхей и остались на ночлег в Киперченах. В Резине дядя Лейб и его дочери Тамара, Резя, Гитл, Найка и Сося встретили нас. Сося была со своим мужем, остальные были одни. Они жили в своём довоенном доме. Они оказали нам тёплый прием и пригласили остаться с ними. Мама сказала: «Я поеду в Рыбницу, чтобы увидеть Риву, а потом решу, где мы останемся». Тётя Рива и её муж также оказали нам тёплый приём и уговорили нас остаться с ними. Мама также съездила во Флорешты, чтобы видеть наш дом. Ей нужна была швейная машинка. Там никого не осталось – наш бывший арендодатели Турканы переехали в Румынию. Это был последний раз, когда я была во Флорештах. Мама устроилась на работу портнихой. В то время мама встретила мужчину (или это было еще в Бухаре?), он был в тюрьме с папой в Нижнем Тагиле. Он сказал, что они отпустили отца сразу после окончания расследования дела, но папа заболел дизентерией и умер в 1942. В 1945 маме было 40 и она была очень привлекательная. Наши родственники начали искать ей пару.
Они договорились о встрече с Шабс Ухителем из Рыбницы. В начале войны Шабс, его жена и их сыновья Сеня и Боря были отправлены в гетто. Позже их забрали в ужасный лагерь в Варваровке [Николаевский район, Приднестровье]. Одной ночью они сбежали оттуда. Гвардия с собаками преследовала их. Им удалось добраться до Молдавии, где одна молдавская семья предоставила им укрытие, это было неподалеку от Рыбницы. Потом они сами вернулись в гетто. Каждое утро заключенные гетто выстраивались в линии на работу: тот, кто имел ремесло стояли с одной стороны, тот, кто не имел — с другой. Шабс делал шляпы, но когда он присоединялся к группе изготовителей шляп, они говорили ему: «Уходи, ты не делаешь шляпы», там было много негодяев. Когда Советское войско освободило Рыбницу, Борю и Сеню призвали в армию. Борю ранили и отправили в госпиталь. Когда жена Шабса услышала, что её сын был ранен, её сердце подвело её – она страдала от проблем с сердцем – и она умерла.
После войны
Мама и Шабс поженились в 1945 году. Несколько лет спустя Шабс меня усыновил, я взяла его фамилию – Ухитель. Он хорошо обращался со мной, но если бы это случилось сейчас, то я бы лучше оставила имя моего отца. Мы сняли квартиру. Мы были бедны, но мама старалась следовать иудейским традициям. Родственники мамы присоединялись к нам на Песах. Я помню, что первое празднования Песаха в Рыбнице после войны было очень интересным. У мамы была особенная посуда на Песах. У неё был собственный рецепт кнейделов. Она делала мацу соблюдая пропорцию между мукой и водой. Две-три женщины собирались вместе, чтобы делать мацу дома. Позже синагога начала делать мацу и мама делала заказ в январе. Перед Рош-а-Шаной есть день траура. Мама ездила на могилу её отца Дэвида Тростьянетского в Резину в этот день. Мама постилась на Йом-Киппур.
Я пошла во второй класс в школе, но я ничего не знала и не понимала. Неделю спустя меня перевели в первый класс, где были другие дети постарше, согласно моему свидетельству я родилась в 1933 году. Я помню, что мои одноклассники были большими девочками и мальчиками. Я была самой младшей и низкой. Мне сказали сидеть на первом ряду. Мы проходили умножение на три и учитель спросил: «Сколько будет 3 умножить на 5?». Я подняла руку и сказала: «3 на 5 будет 15 и 15 делить на 5 будет 3». «Посмотрите, в маленьком теле находиться сильная душа!» — кто-то произнес в классе. Так я преуспела с самого начала. Позже дети побольше пошли учится в вечернюю школу [среднюю школу для работающих молодых людей в СССР]. Я быстро догнала других детей в школе. Я хорошо училась. Я была особенно хороша в математике. Я также ходила на вышивание и в танцевальные группы в доме пионеров. Я любила танцевать. Я принимала активную роль в школьных событиях. Я была частью школьного совета в школе. Я помню мы записывали всех людей у кого были плохие оценки. Мой одноклассник Вилка Коган (еврейский мальчик), чей отец был директором плантации, имел все плохие оценки. Я помню как выступала против него: «Давайте исключим его из школы! Зачем столько беспокоиться о нём?». Потом я вступила в Комсомолт [8]. Сначала наш школьный комитет принял меня, когда пришло время пойти в районный комитет я вдруг испугалась: «Я многого не знаю. У меня недостаток образования». И я убежала. Позже они меня всё равно приняли. Я закончила 7й класс, когда Сеня Ухител, младший сын моего отчима, вернулся в Рыбницу. Он собирался жениться осенью. У меня не было платья, чтобы надеть на свадьбу и я решила: «Я должна поступить в медицинскую школу, получить мою первую стипендию и заказать себе платье» [студенты высших учебных заведений и школ выходного дня получали ежемесячную стипендию в СССР]. Конечно, это была очень «обоснованная» идея!
Когда я забрала свои документы из школы, наша учительница по математике сказала: «Тамара очень способная в математике, лучшая в классе, не делайте это», но я так упёрлась, что пойду в медицинскую школу, что мама решила оставить всё как есть. Я пошла в медицинскую школу, но потом я плакала все три года, так как мои одноклассники пошли в 8й класс. Я говорила, что они закончат школу и поступят в Колледж, а я до конца жизни буду медсестрой, которая убирает ночные пелёнки. Однако, я любила там учиться и мне удавались практические занятия, но всё же мне было больно – почему я должна быть медсестрой? Я много плакала. Мама и отчим не могли позволить себе меня содержать. Мой отчим ушёл на пенсию, мама получала 250-300 рублей в старой валюте [она имеет в виду денежную реформу 1961 года, деноминация рубля в СССР]. Мама начала откармливать свиней, чтобы продавать свинину и накопить денег на новый дом. Ей удалось купить новый дом.
В школе я сдружилась с Евой Тцаца. Ева и её семья жили в гетто в Рыбнице во время войны. Её отец был инвалидом, и её мама делала какую-то одежду из ваты. Если я носила хоть какое-то пальто до войны, то Ева носила фуфайку. Они были очень бедными. Однако, во время нашего третьего года в школе Еве и мне удалось купить новую одежду на стипендию, которую мы получали. Фамилия Евы сейчас Шварцман, она живёт в Израиле. Мы до сих пор друзья.
У меня была истерика, когда Сталин умер в 1953. Конечно, мы думали о Сталине как большинство людей того времени. Наш отец! Солдаты шли на бой с его именем в устах, и они выигрывали! В нашей семье мы ничего не знали о 1937 году (Большом терроре) [9]. Мои родители были ремесленниками далёкими от политики. Я верила в то, что случилось с моим отцом было трагической ошибкой. В тот день я шла из школы в слезах, когда я столкнулась с мамой Евы. Она обеспокоилась обо мне. Она пришла в нашу школу и позвала Еву: «Что случилось с Тамарой?». Ева сказала: «Сталин умер». Но я должна признаться, что была еще одна вещь, которая разочаровала меня. Согласно еврейскому календарю, я родилась в канун Пурима. Один раз Пурим выпал на 6ое марта, и с тех пор мы праздновали мой день рождения 6 марта. Сталин умер 5 марта, и в этот день было объявлено днём скорби в стране. И я начала плакать с раннего утра 6 марта: «Я так ничтожна. У меня никогда больше не будет дня рождения, и скорбь никогда не закончится в моей жизни, ужасно, это ночной кошмар!» Мама показала моё свидетельство о рождении, в котором было указано, что я родилась 10 февраля. С 1954 я праздновала свой день рождения 10 февраля.
Я закончила медицинский с отличием. Ева и я получили назначения на работу [10] в Теленештах. Мы поехали в Теленешты. Вдруг я получила телеграмму из дома: «Приезжай скорее домой – ты должна приехать в Кишинёв». Одна из других выпускниц, Галина, молдаванка, также закончила школу с отличием, обнаружила, что всех выпускников с отличными оценками принимали в Медицинский Колледж без экзаменов. Галина пошла в министерство [Министерство среднего и высшего образования Молдавии] и получила запрос на двух людей. Мы с нею собрали все нужные документы за один день. На следующий день нас подбросил до Кишинёва водитель грузовика с продовольствием. Мы подали документы и были приняты на Педиатрический Факультет Медицинского колледжа. Когда мы вернулись в Рыбницу, поднялся шум, что мама Тамары заплатила 25 тысяч за то, чтобы Тамару зачислили!». Это был 1954. Это был первый круг послевоенных выпускников в Рыбнице. Только другие три выпускника, помимо меня, поступили в Колледж. Они закончили нашу школу с медалями [высшие награды выпускников школ в СССР].
Всё, что мне нужно было для жизни – это моя стипендия. Регулярно мама отправляла мне джем, который и был моей основной едой. Один из моих однокурсников говорил: «Ты долго не продержишься на джеме». Я должна была проводить множество часов, занимаясь в Колледже. Было немного легче с предметами, которые я изучала в школе, например, с анатомией, но я должна была тратить больше времени на физическую культуру. Мой учитель был фашистом. Он заставил меня сдать некоторые спортивные стандарты ему после того, как я сдала все экзамены и кредиты по основным предметам. Наверняка я уже тогда имела слабые лёгкие, так как я не могла сдать все стандартные требования по физической культуре. Я никогда не пропускала ни одного урока по физической культуре за все 4 года колледжа. Этот Фёдор Фёдорович дал мне мой кредит. В любом случае, это было прекрасным временем, и я обожала колледж. Я жила в хостеле и была активным членом комсомола.
Во время «заговора врачей» [11] я была еще девочкой и многого не понимала, но когда начался XX съезд КПСС в 1956, и они опубликовали речь Хрущёва [13], разоблачающую культ личности Сталина, я была в шоке. Однако, я всё еще активно участвовала в деятельности комсомола. Я ездила на работу на Виргинские острова дважды: в 1955 – после второго года в колледже, и в 1956 – после третьего года. [В 1954-1960 программа Хрущевских островов началась – интенсивное орошение казахской степи, Сибири, Урала и региона Волги с целью развития агрикультуры. 41,8 миллионов гектаров свежо паханной земли. Члены комсомола приняли активное участие в этой работе.] Тогда была очень популярна песня «Здравствуй, земля целинная», когда она играла по радио, моя мама плакала, от слов этой песни её сердце разрывалось. Мы поехали в Павлодар и Петропавловские регионы Казахстана. Мы очень много работали там. Мы работали с зерновым элеватором сооружающим зерносушилку. Я была надсмотрщиком в группе. Молодые работники постоянно матерились там. Мы, девочки, пытались научить их лучшему поведению: «Если вы будете материться, мы не будем работать с вами». Они обещали исправиться, но потом опять что-то у них не получалось, и они ругались. Они приходили извиняться: «Но, девочки, нас нельзя винить, язык нас не слушается, мы даже не успеваем…». Но мы по настоящему услышали реально плохие ругательства, когда Вася, шестидесятилетний мужчина, приехал. Он так ругался, что мы не могли слушать его. Мы боролись день за днем, но на третий день он не пришёл на работу. Он сказал лидеру нашей группы: «Я не могу работать с теми девочками. Они отправят меня в тюрьму»
Вечером мы организовывали танцевальные вечеринки с местными мальчиками и девочками. Нам очень нравился Саша Дубровский, местный мальчик. По окончанию 10ого класса он пошёл работать в магазин грузовиков. Его папа помог ему получить эту работу. В этом магазине были в продаже мыло, консервы, конверты и различные маленькие вещички. Саша также забирал нашу почту. Вечерами он приходил со своим другом, который играл на аккордеоне, и мы танцевали. Тогда была популярна песня «Московские вечера», и мы пели «Кишинёвские вечера», а местные пели «Казахские вечера». Нам регулярно присылали корзины с фруктами из Молдавии. Саша родился и вырос в Казахстане и никогда не пробовал груши. Девочки решили: если кому-то из нас пришлют груши, мы отдадим их Саше. Кому-то прислали 2 груши, и мы отдали их Саше на пробу.
Однажды кто-то из девочек очень сильно заболел, и я сопровождала её до Павлодара. Я отвела её на поезд и пошла на рынок, где продавался виноград – 25 рублей кило. Я попросила 200 грамм, дала продавцу 5 рублей, а он мне 20 копеек сдачу. Я носила куртку из ваты и брезентовые сапоги как и все работники целины. Я взяла этот виноград и выбросила несколько красноватых виноградинок. Продавец посмотрел на меня с удивлением: «Девочка, откуда ты взялась, что ты не ешь такие виноградинки?». Я ответила: «Через две недели я куплю 2 кг за 5 рублей, 2,40 рублей за кило, и получу 20 копеек сдачи. – Ах, я понял». После моего первого раза на Виргинских островах мне вручили значок, официальный, с сертификатом, и у меня есть медаль за второй год – «За открытие Виргинских островов». Я купила пальто на деньги, которые я заработала за второе путешествие туда.
Когда я была на пятом году обучения, мама отправила мне свёрток и 100 рублей из Рыбницы. Моня Коблик из Рыбницы, который приехал в Кишинёв, чтобы купить лекарства для её матери, доставил мне эту посылку. Я знала, кем он был: в Рыбнице все знают друг друга. Моня закончил Технический Колледж в Одессе, со специализацией на холодильниках. Вдруг он предложил: «Давай встретимся вечером!» — мы встретились. Он купил билеты в Русский театр. Утром он должен был вернуться в Рыбницу. Это был его выходной. Он сказал перед тем как попрощаться: «Я вернусь через 2 недели. Давай повторим программу». Мы начали встречаться. Моя мама говорила мне напрямую: «Он очень милый парень из хорошей еврейской семьи». Моя мама была изначально обеспокоена, что я выйду замуж и брошу учёбу, в то же время боялась, что я выйду за русского. Позже, когда я была на третьем, четвёртом и пятом году колледжа, она начала беспокоиться, что я навсегда останусь одна: все девочки выходили замуж, но не я. Я просто осматривалась: этот парень не очень хорош для меня, а этот не подойдет мне.
Мой муж Моня Коблик родился в Рашкове в 1928. Еще до войны его семья переехала в Рыбницу. Его отец Давид Коблик был директором магазина. Его мама Этиа Коблик была домохозяйкой. Его мать была милой женщиной. У него есть старший брат – его зовут Михаил, и младшая сестра – Фаня. Во время Великой Отечественной войны они были эвакуированы в Казахстан. Его отец умер там в 1942. После войны они жили в Рыбнице. Он работал бухгалтером. Его жена Маня была преподавателем. У неё было двое детей: Галина и Давид. Фаня была химиком-инженером. Её муж Валерий Ластов был председателем в Еврейском сообществе в Рыбнице. У них двое дочерей: Ирина и Мила. Они живут в Беэр-Шеве в Израиле. Дом в котором Валерий и Фаня жили в Рыбнице был общинным домом, названным в честь мамы Валерия «Рахель».
Мы поженились в Кишинёве 25 апреля 1959, когда я заканчивала 5 год обучения в колледже. В этот день четверо из моих однокурсников зарегистрировали свой брак. Моя группа пришла в офис регистрации. Это было время лекции по психиатрии, которую мы все пропустили. После гражданской церемонии мы организовали праздник для наших родственников в Кишинёве, но у нас была большая свадьба в Рыбнице 2 мая. Мои родственники и конечно же старший брат мамы Лейб из Резины приехали к нам. Мама хотела, чтобы была хупа, но я была членом комсомола, активистом и членом Комсомольского комитета на курсе. Я сказала: «Без Хупы!». Мама долго пыталась уговорить меня: «Дядя Лейб говорит, что он никогда не видел еврейской свадьбы без хупы». Я была непоколебима: «Тогда пусть он не приходит!». Мама, конечно же, не передала ему, что я сказала, но что я должна была делать? В конце концов хупы не было, но, что касается всего остального, это была потрясающая еврейская свадьба. Было более 100 гостей и хороший оркестр. Гости веселились и танцевали: мы организовали свадьбу в здании пожарных в Рыбнице.
После свадьбы мы жили в Кишинёве. Мы сняли квартиру и заплатили за целый год деньгами, которые нам подарили на свадьбу. Я сразу забеременела. Мне было 25, будучи доктором я знала, что самое время заводить детей. Для меня рождение детей было более важным, чем замужество: мы часто разговаривали с однокурсницами, что у нас будут дети даже если мы никогда не выйдем замуж. Зимой я уже была на 6м месяце беременности, у меня были практические занятия в больнице в Рыбнице. Это была большая больница. Однажды наш главный врач Цонис, еврей, пригласил меня в офис: «Тамара Александровна, Полишук не сможет прийти на ночную смену, Вы её возьмёте. Идите отдохните дома, возьмите нашу дежурную машину, и Вас потом подбросят обратно сюда». Я осталась на ночную смену. Я боялась ночных смен – Вы никогда не знаете, каких пациентов ожидать ночью. Ночью привезли молодого парня из хостела: у него был жар, ужасно красные ноги. Я сразу же диагностировала рожистое воспаление и поместила его в инкубатор. Утром Цонис приехал на работу: он был инфекционистом. Это было очень редким диагнозом и его сложно подтвердить. Он диагностировал пациента и сказал на утренней встрече: «Молодой доктор был на дежурстве, она хорошо справилась с ситуацией, диагностировала болезнь, изолировала пациента и выписала правильное лечение». Он похвалил меня. Я работала в больнице до последнего дня. Я помню как старая женщина, пациент в госпитале, подошла ко мне. Она не знала, что у нас учебная практика, так как мы работали как настоящие доктора: «Доктор, милая, Вы на работе, когда у Вас опустился живот». 16 марта в Рыбнице моя старшая дочь Элла родилась.
После практики я вернулась в Кишинёв с моим ребёнком. Сначала сестра Мони Фаня жила с нами, чтобы помогать мне, потом моя мать. Я сдала свои государственные экзамены и получила диплом педиатра. Мой муж работал в Одесском отделе конструирования. Они строили первый 100Е холодильник в Кишинёве. Когда конструирование закончилось, ему предложили стать руководителем производства этого холодильника, так как в Молдавии не было никаких свободных экспертов. Они пообещали ему квартиру в Кишинёве. Министр мясной и молочной продукции Молдавии написал письмо Министру Здоровья. Он написал, что так как Моня Коблик был высококвалифицированным экспертом, и в Молдавии не было специалиста по холодильникам, нужно помочь найти его жене работу. Однако, только через год мне предложили работу доктором в детском саду.
Мой муж также не получил квартиру сразу же. Мы сняли квартиру за 20 рублей в месяц, когда его зарплата была 90 рублей, и у нас не было никаких больше доходов. Жизнь была тяжелой, но мы справились. Когда я пошла на работу, я оставляла Эллу в яслях рядом с домом. Мы вообще жили в «красной угловой комнате» мясокомбината, комната была 28 квадратных метров. Была печь для прогрева комнаты, но температура никогда не была выше 14 градусов. Элла постоянно болела. В 1964, когда я снова забеременела, мы получили однокомнатную квартиру со всеми удобствами. В 1962 мой отчим умер в Рыбнице. Он был похоронен по еврейским обычаям, в тахрихиме, и мама пригласила Рабина. Я всегда вспоминаю Шабса с благодарностью, он вырастил меня, дал мне шанс получить образование, он был отличным отцом. Мама продала свой дом в Рыбнице и переехала к нам в 1964. Летом родилась моя вторая дочка – Софа. Два года спустя мы получили большую трёхкомнатную квартиру на улице Зелинского. Элла пошла в садик, Софа в ясли. После моего отпуска по беременности я не вернулась на прошлую работу. Я хотела работать в больнице. Я пошла работать районным доктором в пригороде Кишинёва. В любую погоду – жаркую или холодную, дождливую или пасмурную я должна была добраться до своих пациентов: у меня было около 30 звонков ежедневно. Чтобы сократить дорогу, сопровождающая меня сестра и я проходили через тростниковые кусты на окраине пригорода. Там у меня было первое лёгочное кровотечение в 1967. Я смогла подобраться ближе к дороге, где какие-то люди меня увидели. Позже эти кровотечения повторились. Я поехала в Институт Пульмонологии в Москве, чтобы проконсультироваться со специалистами. Они не приняли окончательный диагноз, но они сказали мне избегать холода и стресса и взять обязательный отпуск на юге Крыма, где не было очень жарко [Климат в Крыму очень благоприятный для людей с лёгочными проблемами]. Мне было 32 года, у меня было двое маленьких детей, и моей целью было дожить как минимум до 50 лет. Я умаляла Господа, чтобы он дал мне отлежаться пока мне не стукнет 50 лет, чтобы у моих детей не было мачехи. Мы потратили все наши деньги на поездку в Крым. Я ездила в дома отдыха ежегодно, или мой муж, дочки и я ездили туда и снимали комнату. Я должна была взять менее загруженную работу: я начала работать лектором в Медицинском Университете Кишинёва.
Когда Элла пошла в школу, Софа ещё ходила в садик, а потом Софа пошла в школу. Они обе ходили в школу неподалёку с домом. Они хорошо учились: они были усердные и дисциплинированные девочки. Я посещала родительские собрания в школе и проводила время с девочками. Они были очень общительные и контактировали с людьми всех национальностей. Я обожала организовывать дни рождения моих детей. Они приглашали своих одноклассников и соседей. Мама и я пекли печенья и торты, покупали сладости и фрукты. В особенности много фруктов было на дне рождения Софы: она родилась летом, 2ого июля. Я делала фруктовые коктейли для детей: это были первые коктейли в Кишинёве, они были новшеством для людей там. Я попросила Моню подарить мне миксер на 8ое Марта [Международный Женский день]. Я купила высокие стаканы для коктейлей – чешские стаканы с мушкетёрами на них. Коктейли были высшей точкой вечеринок: кто-то хотел розовый, другой хотел оранжевый, с вишнёвым или абрикосовым джемом. Я обожала эти праздники не меньше своих дочек и их друзей.
Мне также нравилось, когда мои друзья навещали меня. Мы праздновали дни рождения и Советские праздники: 1 Мая, Октябрьские праздники [День Октябрьской Революции] [14] и Новый год, конечно же. Согласно нашим семейным традициям, мы также праздновали еврейские праздники. Моя мама, которая тогда жила в Кишинёве, ходила в синагогу, и у неё было своё собственное место там. У каждого еврея должно быть личное место в синагоге. На Рош-а-Шана они приносят деньги в купель [basin, Yiddish], и мама всегда делала вклад. На Йом-Киппур она оставалась на весь день в синагоге и постилась. Мои девочки и я забирали её домой оттуда. Мои девочки вспоминали после того, как она умерла: «Мама, помнишь как мы сопровождали бабушку?». Я помню, что в синагоге было очень много людей, когда мы приходили за моей мамой, но после 1989 года очень мало евреев было там – множество евреев переехало в Израиль. Нельзя было не заметить этого. На Песах мама покупала курицу на рынке и брала её на шхиту. Она делала специальный ликёр и доставала свою праздничную посуду. У неё были красивые тарелочки для подачи пудинга. На Хануку мы давали деньги девочкам. Помните, я рассказывал Вам историю моего детства, когда я и моя сестра получали разное количество денег. Я всегда давала свои детям одинаковую сумму. На Пурим мама и я делали хоменташи. Поэтому мои девочки знали все еврейские традиции.
В 1970е, когда евреи начали переезжать в Израиль, многие наши родственники отправились туда. Племянница сестры моей матери Сони Маня Дувидзона была одной из первых, кто туда переехал, её муж и тётя Соня поехали с ними. Дети Лейба переехали в Израиль: Итцык-Мойше, Бэйла, Хаика, Сося, Гитл, Песя и Тамара. Яша, самый младший, переехал в Америку. Он жил в Нью-Йорке. Дядя Ляйб умер в Резине еще в 1961. Тётя Рива умерла в 1970х, её сыновья Фима и Давид переехали в Израиль. Её дочь Геня переехала туда в 1991. Сестра моей мамы Лейка, брат Исаак и множество племянников и племянниц были в Израиле. Мама намеревалась туда поехать, но мой муж и я были против, так как наши дочери не хотели переезжать туда. Поэтому этот вопрос больше не поднимался.
Элла хорошо училась, но у неё были проблемы с животом, и после того как она закончила 8 класс я решила, что высшее образование для неё не обязательно. Она была красивой и обаятельной, поэтому я решила, что скоро она выйдет замуж. Элла поступила на Бухгалтерский учёт в Промышленно-Экономической Технического училища. По окончанию она пошла работать в проектно-конструкторский институт мясо-молочной продукции. Она была умным и трудолюбивым сотрудником. У неё была должность старшего инженера, но ей нужно было высшее образование, чтобы сохранить её. Поэтому мы решили: «Так как ты не выходишь замуж, иди учись». Она поступила на факультет теплотехники Днепропетровского Колледжа железнодорожного транспорта. Она училась по переписке. 6 лет спустя она защитила свой диплом с отличием. Она продолжила работать на мясо-молочном заводе. У неё была репутация самой образованной девочки на заводе, но она не была замужем.
Софа закончила 10 класс с отличием в 1981. Её отец решил, что она должна поступить на Факультет механики в Сельскохозяйственном колледже, который считался самым сложным в Кишинёве. Я сопровождала её на экзамен по физики. Там было 8 групп, 240 экзаменуемых. Она была единственной девочкой в толпе мощных парней. Многие из них отслужили в армии. Софа пошла на экзамен в группе с шестью другими абитуриентами. Она пришла через час: «Четыре» [в СССР была пятибальная система оценок]. «Почему 4?» — спросила я. Она ответила: «Мама, до меня было пять двоек». У неё были пятёрки по всем остальным предметам. Софа обожала свою учёбу, и у неё не было проблем с чем-либо. Её однокурсники часто вместе навещали её. С самого начала я заметила Виктора Клошко, симпатичный русский в их компании, ему особенно нравилась Софа. Они поженились еще до конца учёбы и переехали в Соколяны, куда они получили назначения на работу. В 1987 дочка Софы Юлия родилась, и они вернулись в Кишинёв.
В 1988 я ушла на пенсию в возрасте 55 по моим документам [женский пенсионный возраст в СССР]. Я продолжила давать лекции на пол ставки в Университете и также работала туристическим гидом. На летние и зимние каникулы я проводила туристические экскурсии в различные города СССР. Так я побывала в Киеве, Ленинграде, Крыму и Карпатах. Мне нравилось быть пенсионером, но в 1989 году у моей старшей дочери диагностировали страшное заболевание, ей было 29. Три дня спустя ей сделали операцию, вытащили 2/3 её кишечника. Профессор сказал мне, что всё будет хорошо, что ни осталось раковых клеток, но в возрасте 29 вещи растут быстро и я , будучи доктором знала какая шаткая ситуация была.
Началась перестройка [15] – ситуация в стране была не стабильной. Я решила забрать Эллу в Израиль, чтобы подлечить её, но в начале 1990 моя мать серьёзно заболела. Она умерла в июле в возрасте 83. Мама была похоронена в Доине [кладбище в Кишинёве], в еврейской части. Мы следовали еврейскому ритуалу. Мы позвали Рабина из Синагоги, мои родственники приехали из Рыбницы. Мужчина из синагоги провел красивый ритуал для мамы. Мама была накрыта ритуальным покрывалом, который он забрал с собой после службы. Потом у нас был траур 7 дней (Шива). Все было организованно по еврейским обычаям.
В тот год, когда мама умерла, я сказала: «Буду организовывать Рош-а-Шану и Песах как моя мать». На Песах я купила курицу за 45 рублей на рынке – это тогда была огромная сумма – и пошла на шхиту в синагогу. Там была очередь на мацу. У меня не было ограничено время, я должна была пойти на занятие. Я попросила его: «Пожалуйста зарежьте мою курицу, я должна уходить, Вы знаете, у меня нет времени». Там была огромная очередь, и он один обслуживал их. Я прокричала: «Я не могу ждать здесь, там 30 человек ждут меня в аудитории, я иду домой». Я не могла опоздать и сказать моим студентам, что я опоздала, потому что ждала пока зарежут мою курицу. Шойхет извинился перед всеми, пошёл в свою комнату, где он зарезал курицу. Так я сделала всё как моя мама на Песах, всё согласно правилам. С тех пор я соблюдала все традиции. Мой правнук Максим тоже любит этот праздник. Когда он навещал меня на новый год еще малышом, он спрашивал: «Бабушка, будут ли зажжены свечи сегодня?» — я ему объясняла, что это не еврейский праздник, а праздник для всех людей.
В 1991 году мой муж, Элла и я переехали в Израиль. Мы остались в Реховоте и ходили учить язык в уплане. Затем я должна была сдать экзамен, чтобы получить лицензию на работу доктором, так как мне было 58 [в Израиле женщины выходят на пенсию в 60]. Наши профессора Израиля были моими экзаменаторами. Я должна была сдать экзамен на иврите. Я ответила на все их вопросы, сдала экзамен и получила разрешение на работу — ‘rishayon’. Нам с мужем сразу предложили работу ухода за старыми людьми больными маразмом. Мы должны были оставаться в Тель-Авиве. Их сыновья были очень обеспеченными людьми и пригласили на интервью, я согласилась месяц поработать на них. Позже они отправили своих стариков в дом престарелых, но через месяц один сын позвонил мне и сказал: «Пожалуйста возвращайтесь. Папа не хочет быть там. Папа постоянно плачет». Мы с мужем обсудили это и вернулись на эту работу. Мы два года на них работали.
Мы платили аренду за квартиру в Реховоте, где Элла остановилась. Я становилось то лучше, то хуже, бросала работу и находила новую, но она никогда не работала по своей специальности. В январе 1995 у Эллы начали расти метастазы. Мы с мужем вернулись в Реховот. У Эллы было четыре операции. В это время я навещала Кишинев, у Софы ожидалось пополнение. Весной 1995 сын Софы Максим родился. За неделю до отъезда я сломала тазобедренную кость – меня забрали в Израиль на растяжение и операцию. После выздоровления я заботилась об Элле и никогда больше её не оставляла. Незадолго до смерти Софы, Юлия и восьмимесячный Максим навестили нас в Израиле. В январе 1996 моя Элла умерла. Конечно мы её похоронили согласно еврейским традициям. Моя дочь, её двое детей и её муж были там. Мы соблюдали Шива. Через год после смерти Эллы мы вернулись к нашей младшей дочери в Кишинёв. Каждый год я ходила на могилу своей дочери в Израиле. Человек живет столько, сколько его помнят. Когда я ездила в Израиль я обзванивала своих родственников, и 15-20 человек собирались: родственники, друзья и соседи. Мы за столом вспоминали об Элле. В 2002 году я посетила Израиль в последний раз. Я должна была поехать туда в 2003, но у меня была острый приступ желчнокаменной болезни, и мне сделали операцию. В 2004 году провели операцию на моих легкий в онкологическом институте. Я должна поехать к своей дочери. Я не была там три года. Я обещала ей навещать её каждый год.
Сначала у моей дочери Софы было сложное время после перестройки в 1990х. Софа соглашалась на любую работу, которую предлагали: она шила, приглядывала за детьми того же возраста, что Максим и Юлия, забирая их из школы и помогая им с домашней работой пока её муж не открыл маленький магазин по ремонту БМВ. Это их семейный бизнес. Софа работает там бухгалтером, а муж сестры Виктора помогает с починкой. Моя правнучка Юлия закончила школу в этом году и продолжит обучение дальше. Максим пойдет в четвертый класс. Мой муж и я привязаны к ним и наши чувства взаимны. Мои правнуки навещают меня на еврейские праздники, и я пытаюсь научить их еврейским традициям и тому, что я знаю об истории семьи.
Еврейская жизнь в Кишинёве сейчас очень интересная, как только Вы начинаете участвовать в ней. Я посещаю множество развлечений. Вчера в еврейской библиотеке мы отметили 10й юбилей клуба пенсионеров. Мы встречаемся каждый месяц в клубе. Мы слушаем лекции по еврейской истории и культуры и выступления артистов-любителей. По еврейским праздникам мы слушаем историю каждого праздника, и подаётся традиционный ужин: на Песах или на Пурим. Наш женский клуб Гава также собирается в библиотеке. Это очень милый клуб, там собираются интеллектуалы одного возраста: четверо-пятеро докторов, а остальные тоже с высшим образованием. Мы приносим свои угощения: мороженное и фрукты. Мы заранее договариваемся, что каждый из нас принесет. Недавно у нас был интересный конкурс: «блюда моей матери». Я сделала пудинг с мацой, добавив жир и печень курицы , совсем как моя мать делала. Я победила. У нас также есть Еврейский Образовательный Университет [курс лекций сообщества], работающий каждую второе воскресенье. 50-60 человек посещают. Мы слушаем прекрасные лекции в еврейском клубе. Эхил Шрайбман, классический писатель в Кишинёве, проводит их. Он проводит уроки на идише. Я знаю и люблю идиш, но не с кем поговорить на нем. Последний раз, когда я говорила на идише — это было с матерью.
Хесед [16] Иуда очень помогает. Мы получаем ежемесячные посылки с курицей, хлопьями, сахаром, чаем и так далее. Они платят за наши медикаменты и регулярно дают одежду: мне дали тапочки и два спортивных костюма. Когда я была в госпитале, тёплая куртка с длинными рукавами от костюма оказалась очень практичной – могла легко расстёгиваться, что было очень удобным, когда пришло время снять повязки. Мои бывшие коллеги помнили меня. Недавно директор Медицинского училища, где я преподавала принес мне огромный букет цветов и подарок на юбилей.
Словарь
[1] Бессарабия: историческая область в юго-восточной Европе между реками Днестр и Прут, в южной части Одесского региона. Бессарабия была частью Российской Империи до Революции 1917 года. В 1918 местное правительство провозгласило независимость, и позже территория была присоединена к Румынии. Парижский договор (1920) признал это объединение, но СССР никогда не принял это. В 1940 Румыния была вынуждена уступить Бессарабию и Северную Буковину СССР. Две провинции имели почти 4 миллиона жителей, большинство из них румын. Хотя Румыния повторно заняла часть территории во время Второй Мировой войны, Румынский мирный договор 1947 подтвердил принадлежность этих провинций СССР. Сегодня это часть Молдавии.
[2] Великая Отечественная война: 22 июня 1941 в 5 часов утра нацистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны. Это было началом Великой Отечественной войны. Германский блицкриг, известный как операция Барбаросса, почти удался в первом месяце. СССР был не совсем готов к войне, советские войска терпели тяжёлые потери в первые недели войны. К 1941 году немецкая армия захватила Украинскую Республику, осадила Ленинград, второй по величине город СССР, и угроза повисла над Москвой. Для Советского союза война закончилась 9 мая 1945.
[3] Кишинёвский погром 1903: 6-7 апреля, во время православной Пасхи, произошли погромы в Кишинёве и в пригороде, в результате этого погрома было убито около 50 евреев и сотни покалечено. Еврейские магазины были разрушены, и множество людей осталось без дома. Погром стал переломным моментом в истории еврейской черты осёдлости и сионистского движения не только из-за масштаба, но и из-за реакции местных авторитетов, которые или не могли или не хотели остановить погромщиков. Погром оказал сильное воздействие на еврейский мир и будущих сионистов, побудив их к присоединению к движению.
[4] Колхоз: Коллективное хозяйство. Способ организации производства при котором все средства производства находятся в совместной собственности и под общим руководством, все результаты труда распределяются между участниками поровну. В 1929 в СССР получил широкое распространение, заменив семейные фермы.
[5] Враг народа: Официальный термин, использовавшийся в СССР после Февральской революции, означал противников режима.
[6] Аннексия Восточной Польши: По секретному протоколу в пакте Молотова-Риббентропа, разделяющем сферы влияния между СССР и Германией в Восточной Европе, СССР оккупировало Восточную Польшу в сентябре 1939. В начале ноября аннексированные земли были разделены между Украинской и Белоруской Советскими Республиками.
[7] Приднестровье: Территория, расположенная между Чёрным морем и реками Буг и Днестр. Термин происходит от румынского названия Днестра (Nistru) и был придуман после оккупации территории нацистскими и румынскими войсками во время Второй Мировой войны. После оккупации территории Приднестровье превратилось в место обитания депортированных румынских евреев. Регулярные депортации начались в сентябре 1941. В течение следующих двух месяцев все выжившие евреи Бессарабии и Буковины и небольшая часть еврейского населения старой территории Румынии были расселены по берегу Днестра. Первая волна депортаций достигла почти 120,000, в середине ноября 1941 была остановлена Йоном Антонеску, румынским диктатором, вследствие интервенции Совета румынский еврейских общин. Депортации возобновились в начале лета 1942, затронув более 5,000 евреев, уклонившихся от постановлений о принудительном труде, также их семей, сторонников среди коммунистов и евреев Бессарабии, которые находились на старой территории Румынии и в Приднестровье во время Советской оккупации. Наиболее ужасающими лагерями Приднестровья были Вапнярка, Рыбница, Березовка, Тульчин и Ямполь. Большинство депортированных в Приднестровье евреев умерло между 1941-1943 вследствие ужасающих жизненных условий, болезней и недостатка еды.
[8] Комсомол: Молодёжная коммунистическая организация созданная в 1918. Задачей Комсомола было распространение идей коммунизма и привлечение рабочих и сельской молодёжи к построению Советского союза. Комсомол также стремился к коммунистическому воспитанию, вовлекая рабочую молодёжь в политическую борьбу, дополненную теоретическим образованием. Комсомол был более популярен чем коммунистическая партия из-за того, что к комсомолу могли присоединиться непросвещенные пролетарии, в то время как члены партии должны были иметь хотя бы минимальную политическую квалификацию.
[9] Большой Террор (1937-1938): современный термин, обозначающий период наиболее массовых репрессий Сталина и политических преследований в Советском союзе в 1937-1938 годах. Целью массовых репрессий были в основном коммунисты. Более половины арестованных людей были членами партии во времена преследований. Вооруженные силы, коммунистическая партия и правительство в целом были очищенны ото всех предположительных диссидентов; жертв как правило приговаривали к смерти или к тяжёлым работам. Большинство таких приговоров держалось в секрете, и только некоторые случаи были публичными — «показательными испытаниями». К 1939 Сталину удалось привести как и партию, так и народ к состоянию полного подчинения закону. Люди так боялись репрессий, что массовые репрессии уже не нужны были. Сталин правил как абсолютный диктатор СССР до самой его смерти в марте 1953.
[10] Обязательное назначение по работе в СССР: Выпускники Высших Учебных Заведений должны были выполнить обязательное назначение по работе, выданное их ВУЗом. После выполнения этого назначения молодые люди могли устроиться в любой город или организацию.
[11] Дело врачей: Заговор Московских докторов с целью убийства ведущих политических деятелей и представителей партии. В январе 1953, Советская пресса доложила, что 9 докторов, шестеро из которых были евреями, были арестованы, и они признали свою вину. Так как Сталин умер в 1953, суд так и не произошёл. Официальная партийная газета Правда позже объявила, что обвинения были сфальсифицированными, а признания были получены путём пыток. Этот случай был одним из худших анти-семитских инцидентов во время правления Сталина. В своей секретной речи на XX съезде КПСС 1956 Хрущёв заявил, что Сталин хотел этим путём очистить высшее советское руководство.
[12] XX съезд КПСС: На 20м съезде Коммунистической партии СССР в 1956 Хрущёв публично разоблачил культ личности Сталина и поднял завету тайны того, что произошло в СССР во время лидерства Сталина.
[13] Никита Хрущёв (1894-1971): Советский коммунистический лидер. После смерти Сталина в 1953, он стал первым Секретарём Центрального Комитета КПСС, главой партии. В 1956 году во время XX съезда КПСС предпринял беспрецедентный случай разоблачения культа личности Сталина и его методов. Его освободили от должности Первого Секретаря ЦК КПСС в октябре 1964. В 1966 его отстранили от участия в ЦК КПСС.
[14] День Октябрьской революции: 25 октября (по старому календарю) 1917 года стало знаменательным днем победы Великой Октябрьской социалистической революции. Этот день является самым важным в истории СССР.
[15] Перестройка: Советская экономическая и социальная политика конца 1980х, ассоциированная с именем советского политического лидера Михаила Горбачёва. Термин относится к попыткам трансформирования застойной, неэффективной командной экономики СССР в децентрализованную рыночную экономику. Промышленным руководителям и местным органам власти была предоставлена большая автономия, и были проведены открытые выборы в попытке демократизировать Коммунистическую партию. В 1991 политика перестройки провалилась вследствие распада СССР.
[16] Хесед: румынская версия еврейского слова обозначающее заботу и любовь. Hesed это название благотворительных организация, основанных Амусом Авгаром в начале XX века. Клеймс Конференс совместно с объединением Хеседов оказывает помощь нуждающимся евреям и помогает их саморазвитию несмотря на их сложную жизненную ситуацию. Хесед оказывает услуги помощи всем, в особенности старым людям. Основные социальные услуги включают в себя: информационные услуги (обеспечение информацией, реклама деятельности центра, зарубежные связи и бесплатная аренда медицинского оборудования), услуги по хозяйству (присмотр и помощь в доме, обеспечение продовольствием и т.п.), общественные услуги (кружки, совместные ужины, дневная поликлиника, медицинские и правовые консультации), деятельность волонтёров (обучение). Хесед произвёл революцию в еврейской жизни на постсоветском пространстве. Люди увидели и почувствовали перерождения еврейских традиций гуманизма.